Метро встретило нас привычным потоком холодного воздуха и ритмичным, монотонным звуком приближающегося поезда. Мы вошли в вагон почти синхронно, хотя я сразу заметила: Курай шла чуть быстрее, будто стремилась поскорее оказаться внутри, укрыться. Спрятать то, что бурлило в ней, под привычной маской спокойствия.
Мы сели рядом. Я — у стекла. Курай — между мной и Нэти. Подруга говорила что-то — про белок в парке, про планы на завтра, про очередную ерунду. Я слушала вполуха, взглядом следя за сестрой. В ней всё кричало о напряжении, хотя внешне она выглядела почти равнодушной.
Я видела, как её руки, сложенные на коленях, сжимались чуть сильнее, чем нужно. Как бёдра были плотно сведены — до судороги, до боли, чтобы вагон случайно не заставил её дрожать не туда. Видела, как тонкая жилка на шее едва заметно пульсирует, и как её дыхание — чуть учащённое, несмотря на внешнюю замороженность.
Она терпела. Сексуальное напряжение выжигало её изнутри, и я знала это. Потому что именно я рассказала Нэти, как мы с Курай впервые… Потому что именно я позволила себе мастурбировать при них обеих, шепча о наших играх, о её теле. А потом Курай, возбуждённая, довела Нэти до пика — прямо на траве, прямо под соснами. Только вот ей самой ничего не досталось взамен. Ни поцелуя, ни пальцев, ни даже слов.
А теперь она просто сидела, сжавшись, как будто склеенная в комок из жара, терпения и боли.
— Курай, ты в порядке? — вдруг спросила Нэти, тихо, но с тревогой.
Я отвела взгляд, чтобы не мешать. Но краем глаза видела, как Курай натянуто усмехнулась и кивнула:
— Просто устала. Честно. Ничего особенного.
Ложь. Та, которую она умеет произносить с лицом фарфоровой куклы. Красивой. Хрупкой. Закрытой.
Нэти кивнула. Возможно, догадалась. Или почувствовала. Но не стала настаивать. Просто сжалась, как будто ей вдруг стало неудобно, и замолчала.
Когда поезд дёрнулся на пересадке, Курай не удержалась и внезапно вцепилась пальцами в моё колено. Молниеносно. Почти болезненно. Я тут же накрыла её руку своей, мягко, но уверенно — просто чтобы она знала: я здесь. Рядом. Слышу. Чувствую.
Она тут же отдёрнула ладонь.
Мы вышли на платформу. Простились с Нэти. Её губы коснулись моей щеки, а потом — губ Курай. Почти. Быстро. Но с каким-то странным, пронзительным замедлением. Я увидела, как дрогнуло плечо сестры, как она чуть сжала пальцы на плече подруги и выдавила:
— Увидимся.
— Очень надеюсь. И… спасибо. За всё.
Когда Нэти исчезла за поворотом, я бросила быстрый взгляд на Курай. Её лицо оставалось непроницаемым. Только губы чуть подрагивали — будто они помнили, как их не поцеловали как следовало бы.
Мы пошли к нашему поезду. Метро гудело, как обычно. Только теперь этот гул казался каким-то особенно интимным — как подводный шум в моих ушах. Всё вокруг затихло, сузилось до двух фигур: я и Курай. Мы сели. Ближе, чем обычно. Колени касались, как будто случайно. Но это не было случайным. Она не отодвинулась.
Мы молчали. Долго.
И только в середине пути, когда напряжение стало почти невыносимым, я наклонилась и, не глядя на неё, спросила:
— Ты как?
Она медленно повернула ко мне голову. Я встретилась с её взглядом — и в этот момент внутри меня всё сжалось. Это были не глаза, это был вулкан. Пульсирующее пламя. Необузданная, выношенная ярость желания. Не к кому-то. К самой себе. Ко мне. К всему миру, который сейчас был для неё слишком медленным.
— Я держусь, — выдохнула она. — Но если ты коснёшься меня прямо сейчас… я сорвусь.
Её голос дрожал. Почти не слышно. Но я чувствовала эту дрожь у себя на коже.
Я сглотнула. Почувствовала, как пересохли губы. Как покалывает живот. Как моя грудь замирает от её слов.
— Поняла, — сказала я, тихо.
Больше — ни слова.
До самого выхода мы ехали молча. Как две напряжённые струны. Достаточно одной ноты — и всё сорвётся. Всё.
И я чувствовала её жар. Я чувствовала, как пульсирует её тело рядом. Даже не касаясь её — я знала, насколько ей плохо. Насколько ей нужно… прикосновение. Слово. Рывок.
И я знала, что когда мы выйдем… она сорвётся. Или я. Или обе. Потому что держать внутри такое невозможно. Потому что я видела, как в её бедрах дрожит волна. Потому что я сама начинала гореть от того, как она терпит.
А терпение, как мы обе знали, — не бесконечно.
Мы вышли на станции. Прошли по улицам — в тишине. Воздух был вечерний, прохладный, с влажной вуалью над мостовой, словно город выдыхал после насыщенного дня. Асфальт ещё хранил тепло, как кожа, над которой провели ладонью, но ветер уже касался скул мягко и холодно. Я шла рядом с Курай и чувствовала, как от неё исходит жар — не телесный, а… иной. Тот, что поднимается изнутри, пульсирует между ног, давит под грудиной и вырывается на дыхании.
Я слышала, как она дышит. Немного быстрее. Немного глубже. И, если бы не вечерняя одежда, под которой всё скрывалось, каждый прохожий видел бы: в ней бушует нерастраченное безумие. Напряжение. Жажда. Желание, которое не получило выхода. Я ощущала, как оно сворачивается внутри неё плотным клубком, который вот-вот лопнет.
Мы шли молча, но это молчание не было покоем — это была буря, заточённая в двух телах. Ни одной фразы. Ни одного взгляда. Только шаги по асфальту и биение сердца, которое я слышала в себе, но чувствовала — у неё.
Мы вошли в подъезд. Пустой, как пустота между вдохом и выдохом. Лестница поднималась вверх в полумраке, лампа под потолком мигала и гудела, будто поддерживая ритм её сдерживаемого возбуждения. Стены, облупленные, пахли известкой и временем. Мы поднимались медленно — шаг за шагом — словно каждый пролёт был отсрочкой от неизбежного.
На нашей площадке — только две двери. Наша и соседская. Тишина здесь всегда особенная: глухая, уличная, но плотная, как если бы этот кусочек пространства завис между мирами. Я доставала ключи, и пальцы дрожали. Не от холода — от предчувствия. Как будто предвкушение наконец нагнало меня.
Я только начала вставлять ключ в замок…
— Нет. Не могу больше.
Это было не слово — это был взрыв.
Прежде чем я успела повернуть замок, Курай навалилась на меня всем телом. Губы впились в мои, бедро вжалось между моих ног. Она не целовала — она захватывала. Как жаждущая, добравшаяся до источника. Жёстко. Горячо. Целиком.
Я ахнула, но не оттолкнула. Я знала, что это не просто страсть. Это был крик тела, которое больше не могло терпеть. Её пальцы скользнули под моё пальто, вцепились в бока, почти как когти. Она дышала в мои губы, и я слышала этот срывающийся, рваный, почти болезненный вдох:
— Не хочу больше ждать. Даже секунды…
Я чувствовала, как дрожит её тело. Каждая мышца — как натянутая струна. Ткань пальто шуршала от наших движений, её грудь сжималась в мою, бёдра подталкивали меня к двери. Спина вжалась в металл, холодный, как лезвие, и это ощущение разом обострило всё.
Я провела ладонями по её спине, медленно, с трепетом, почувствовала, как она пульсирует, как напрягается и тает одновременно. Щека коснулась её щеки. Её кожа — горячая. Как огонь.
— Ты… так горишь, — прошептала я, не зная, как ещё выразить то, что чувствую.
Ответом был всхлип. Почти вслух. И дрожь — та, что проходит по позвоночнику, как ток. Я знала: это был не просто поцелуй. Это была мольба. О помощи. О разрядке. О том, чтобы перестать быть пленницей внутри самой себя.
Я осторожно, но твёрдо поменялась с ней местами. Теперь она оказалась спиной к стене. Я смотрела в её глаза, и там больше не было ни страха, ни напряжения. Там была открытая, необузданная потребность. Сырые эмоции, без прикрас. Я поцеловала её шею. Сначала выше — возле уха. Затем ниже. Под челюстью. Она выгнулась. Застонала. Её ногти вонзились в мои руки сквозь ткань.
Я опустилась на колени.
Пальцы Курай дрожали, когда она прижалась к стене, а я откинула её пальто в стороны. Ткань легла на стены, как крылья. Я подхватила юбку локтями, подтянула её вверх. Она не сопротивлялась. Она раскрылась.
Моё лицо оказалось в нескольких сантиметрах от её промежности. Чёрные ажурные трусики были натянуты, как струна, влажность на ткани уже видна — как пятно страсти. Запах — густой, тёплый, пряный, как цветущий сад ночью. Я провела кончиком носа от нижнего края до самой верхушки, медленно, смакуя, вдыхая. Она зажмурилась, губы раскрылись, дыхание сорвалось в горле.
— Лис… — прошептала она, как молитву.
Я отодвинула ткань. Лепестки передо мной были влажными, тёплыми, пульсирующими. Цветок, который раскрылся в темноте. Я поцеловала её, мягко, не спеша, проводя языком вдоль всей длины, медленно, чтобы она почувствовала каждую каплю внимания.
Она всхлипнула. Прикусила губу. Зацепилась пальцами за мои плечи. Я почувствовала, как она тяжело опускается спиной по стене, её ноги чуть разошлись, давая мне доступ. И я погрузилась в неё. Губами. Языком. Душой.
Я обвила губами её чувствительный бугорок, начала работать медленно, с ритмом, с намерением. Она вздрагивала от каждого движения, её бёдра подрагивали, грудь тяжело вздымалась. Я слышала, как она сдерживает стоны, потому что нас могли услышать. Но именно это… только подогревало. Лестница. Стены. Двери. Всё казалось слишком близко. Слишком реально.
Я чувствовала, как её тело дрожит. Как пальцы теряют контроль. Я не отрывалась — только глубже. Сильнее. Сложнее. Я пила её сок, вбирала её тепло, ощущала, как её цветок пульсирует под моим языком. Я знала, что ей нужно. Я чувствовала, как её тело собирается в узел.
