Глава 8. Разбитое сердце
Я стоял в парилке, как оглушённый. В голове гудело, будто по мне проехал поезд. Маша обернулась — её глаза расширились, как у загнанного зверя.
— Егор? — голос сорвался на крик. — Господи! Что ты, блять, делаешь!?!
Она отпрыгнула от меня, будто я был прокажённым, попыталась прикрыться полотенцем, но не удержала его. Мама в чем мать родила, шатаясь выскочила в коридор. Я слышал, как она запнулась о коврик, ударилась плечом о стену, но даже не остановилась.
Я остался один, будто кто-то выключил звук в мире. Не слышно было ни собственного дыхания, ни стука сердца. Только огонь в груди и дикий холод по спине.
— Господи, что я наделал. Что теперь будет. Какой же пиздец — выдохнул я, не зная, что делать. Внутри всё сжалось и дрожало. Я ненавидел себя.
Я выскочил из парилки. Ноги будто налились свинцом.
***
Я нашёл её в комнате наверху. Она лежала под одеялом, свернувшись в комок. Только плечи ходили вверх-вниз от рыданий.
— Мам… — начал я.
— Уйди! — её голос был резким, сорванным. — Сволочи! Подонки!
— Послушай, я…
— Ты вообще понимаешь, что ты сделал?! Просто уйди отсюда! — почти кричала она, захлебываясь слезами. Её глаза были покрасневшими, волосы прилипли к щекам. — Ты… ты и Кирилл… Боже, что это вообще было?! Как вам такое в голову могло прийти! Конченные извращенцы!
Я шагнул ближе, но она выставила руку:
— Даже не подходи ко мне!
— Я дурак, мам, — слова вырывались рваными, как дыхание. — Я потерял голову. Ты… ты невероятная. И я… я не смог…
— Замолчи! — она схватилась за голову. — Я не хочу ничего слышать! Не хо-чу тебя видеть больше никогда! Убирайся из дома! … я даже не знаю, что хуже: то, что сделал Кирилл… или то, что сделал ты! Я всё расскажу твоему отцу!
Я видел, как она вцепилась ногтями в ладони. Так сильно, что по пальцам потекли тонкие алые полоски.
— Не делай так, прошу, — я присел на край кровати, осторожно взял её руки, разжимая пальцы. Она не сопротивлялась, но и не смотрела на меня.
— Я грязная… — прошептала она, почти беззвучно. — Всё это… я сама виновата. Нужно было остановить… нужно было уйти… повелась как дура. Полная дура.
— Не вини себя, мам, — я говорил твёрже, чем чувствовал. — Это я виноват. И Кирилл. Не ты. Ты… ты самая сильная и чистая из всех людей, кого я знаю.
Она подняла взгляд. В нём было всё: боль, стыд, злость, растерянность.
— Егор… ты даже не понимаешь, что мы натворили, — её голос стал тише. — Я больше не могу на себя смотреть.
— Я понимаю, мам, — я почувствовал, что сам готов разрыдаться. — Я понимаю и мне больно от того, что я причинил тебе это. Но я должен сказать тебе правду. Ты… ты самая красивая женщина, которую я когда-либо видел. И я… я люблю тебя. Слышишь?
Она отвела глаза, снова закрылась в себе. Но уже не кричала. Слёзы текли по щекам, но дыхание стало ровнее.
Я осторожно положил руку на её плечо:
— Я уйду, если хочешь. Но, мам, прошу тебя… хотя бы дай мне объясниться.
Она всхлипнула. Посмотрела на меня.
— Ну, давай. Объясняй, — тихо сказала она.
Я сидел рядом с мамой, всё ещё держал её за руку и чувствовал, как дрожь постепенно уходит из её пальцев. В комнате стало тише, даже её рыдания уже не были такими резкими, как минуту назад. Я понимал, что нужно что-то сказать, но слова не приходили. В голове пустота, только сердце колотится, как сумасшедшее.
— Мам… — начал я, голос дрогнул, но я заставил себя продолжить. — Я… я не знаю, как это объяснить. Ты, наверное, подумаешь, что я глупо говорю… но… я ведь… ну… я повзрослел. И мне… стало трудно… ну, понимаешь… справляться со всем этим. С собой. С тем, что я чувствую. Я стал смотреть на девушек, — я отвёл глаза, уши горели, — и иногда… мне кажется, я вообще не контролирую свои мысли. Они просто приходят. И это ужасно, я не хочу быть таким…
Я запнулся и украдкой посмотрел на маму. Она лежала тихо, но слушала. Глаза покрасневшие, но в них уже не было того дикого страха, как раньше.
— Но знаешь… — я снова вздохнул. Надо было продолжать говорить. — Среди всех девушек… ты всегда была самой… самой красивой. И самой доброй. И… ну, особенной. Ты же не как все. Ты всегда как будто… не знаю… светишься изнутри. Даже когда строгая и серьёзная. Я… я не мог не смотреть на тебя. Ты… ну, необычная… — я нервно улыбнулся, — и я совсем не умею говорить так красиво, как Кирилл…
Сердце стучало так громко, что я боялся, она его услышит. Но я всё же продолжал:
— А в бане… ну, когда мы все там были и… когда я увидел тебя… — я неосознанно крепче сжал её руку. — Я просто потерял голову. Ты была… я не знаю… как будто настоящая, настоящая. Без всяких масок. И… и я не смог ни о чём другом думать. Ещё это вино… Я, наверное, выглядел как полный идиот. Но я всё время мечтал… просто дотронуться до тебя. Погладить тебя… хотя бы один раз. Потому что ты… твоё тело… оно такое… обворожительное, что ли… И душа… ну… я не знаю, какая бывает душа у других людей. Но твоя — самая… светлая. И… я не знаю, как сказать…
Я говорил всё это, чувствуя, как краснею всё больше и больше. Казалось, что каждое слово делает меня маленьким и смешным, но я не мог остановиться.
Мама тихо перевернулась на спину. Я почувствовал, как одеяло слегка соскользнуло с неё и краем глаза увидел её грудь. И понял, что она не прикрывается. Не торопится натянуть одеяло обратно. Это удивило и… странно взволновало.
Я продолжал гладить её руку, стараясь не выдать, как у меня пересохло в горле.
Она первой заговорила:
— Анька… — тихо сказала она, улыбнувшись криво. — Она всегда пыталась меня тащить во всякие сомнительные истории. То шутки какие-то, то идеи странные… Но ничего такого, как сегодня… не было. Я сама… я не знаю, как так вышло. Наверное… — она вздохнула и посмотрела в потолок, — я тоже захотела чего-то новенького. Других ощущений.
Я слушал её, боясь перебить.
— А Кирилл… — она вдруг усмехнулась. — Ну, он тот ещё соблазнитель. Слова подбирает, момент ловит. Всё сделает, чтобы добиться своего.
Я неловко лег рядом с ней на кровать и осторожно обнял за плечи. Внутри всё сжалось: я вдруг вспомнил, что она под одеялом полностью голая. Я застыл на мгновение, боясь её реакции. Но она не сделала ни малейшего движения, чтобы отстраниться. И я понял: она не против.
— Мама, нет… — я прошептал, глядя в пол. — Не вини себя. Ты совсем не виновата. Ты… ты классная. Ты самая классная из всех.
Я вдруг почувствовал, как мои слова становятся тише и искреннее.
— Знаешь… — я глубоко вдохнул. — Я всегда… фантазировал о тебе.
Она повернула голову ко мне и посмотрела прямо в глаза. Сначала серьёзно. Потом уголки губ чуть дрогнули:
— Да видела я, как ты на меня смотришь, — сказала она с лёгкой насмешкой. — И в душе подглядывал небось?
Я замер и покраснел так, что это невозможно было скрыть.
— Я… я… — промямлил я.
— Ну что, — перебила она, ухмыляясь и вдруг потянулась, так что одеяло окончательно сползло и обнажило её грудь. — Сбылась мечта идиота?
— Ну да… получается, сбылась, — промямлил я, чувствуя, как уши пылают.
— Ах ты, мелкий суслик, — Маша поморщила нос и, с наигранной злостью, ущипнула меня за задницу.
— Ай! — я подпрыгнул на кровати и смущённо улыбнулся. — А знаешь, мам? Я придумал. Давай… давай просто представим, что всё это был сон. Что мы просто напились, ушли из бани и уснули. И всё это просто приснилось. А?
Она хмыкнула и чуть приподняла бровь:
— А то, что в ногу мне сейчас упирается, тоже снится?
Я онемел.
— Ой, мам, прости! Я просто… ну ты тут… то есть я имел в виду, что… — слова путались, я махнул рукой и зажмурился, как будто это могло спасти меня от позора.
— Ладно, успокойся, — сказала она уже мягче и задумчиво погладила мою руку, которая теперь лежала у неё на животе. Одеяло к этому времени окончательно сползло до её бёдер, и я старался смотреть только на её лицо. Это было почти невозможно.
— Надо же, кто бы мог подумать… — она чуть улыбнулась и посмотрела на меня. — Тебе хоть, Егор, понравилось?
Сердце ухнуло вниз. Меня снова охватил мандраж. Я не знал, как дышать. Её голос звучал не так, как раньше. Неужели она заигрывает? После всего этого? Может… это и правда сон?
— Д-да, очень, мам… — я сглотнул, слова вылетали рвано. — Я никогда…
— А ты правда именно меня хочешь? — перебила она тихо, почти шёпотом, с хрипотцой в голосе. — Или просто… секса?
Я застыл. Почему она спросила в настоящем времени? Почему «хочешь», а не «хотел»? Она… она решила подразнить меня?
