Я смеюсь, успевая перехватить подушку, и через секунду у нас завязывается короткая «битва» — мы перебрасываемся ею взад-вперёд, пару раз промахиваемся, попадая по стульям и почти сбивая тарелки со стола. Наконец она ловит момент и загоняет меня в угол, где я, покаянно прижимаясь к стене, вновь обнимаю её за плечи и притягиваю к себе.
Мы сливаемся в новом, более страстном поцелуе, переплетая языки, а наши руки начинают неосознанно блуждать друг по другу, будто сами знают, где хочется ласки больше всего. Вкус губ Лиссы — это всегда приятное пробуждение внутри меня, жаркое и волнующее. Но в этот раз она чуть прикусывает мою губу, словно завершая поцелуй, и, улыбнувшись, говорит:
— Я умыться, а потом обсудим планы.
Я провожаю её взглядом и, когда она уже делает первый шаг к ванной, тихо, но достаточно громко, произношу:
— Je t’attends, mon amour! (“Я жду тебя, моя любовь.”)
Лисса оборачивается, улыбаясь ещё шире, и, легко бросив мне воздушный поцелуй, скрывается в коридоре. Я же не могу удержаться от ответной улыбки и мысленно благодарю родителей за то, что оставили нас сегодня в одиночестве. Такой замечательный день обещает продолжение весёлых и очень страстных моментов.
***
Она появилась в дверях кухни без единой ниточки на теле.
Я, всё ещё держащая в руках чашку с кофе, машинально замерла, ловя первую мысль — насколько естественно и просто она это делает. Лисса будто даже не замечала своего состояния. Капли воды медленно стекали по её коже, завораживая своим блеском. Волосы, распущенные и ещё влажные, прилипали к плечам и лопаткам, подчёркивая изгибы спины. Солнечный свет, льющийся в кухню с окна, ласкал её фигуру, словно сам был влюблён в неё.
Грудь Лиссы подрагивала при каждом шаге — упругая, с аккуратными розоватыми ареолами и стоячими сосками, которые, казалось, чуть напряглись от прохладного воздуха. Её живот был плоским, с нежным намёком на пресс — она же танцовщица. А ниже...
Мой взгляд скользнул вниз. Там, где лёгкая капля воды задержалась над самым лобком, сверкая на свету. Узкая, тонкая полоска чуть более тёмных, чем на голове, светлых волос тянулась вертикально — аккуратная, будто выведенная с линейкой. Всё вокруг — идеально выбритая гладкая кожа, чуть розоватая от пара после душа, и та самая женская расщелинка, очерченная нежными лепестками — чистая, открытая, сияющая в своей обнажённости. Я поймала себя на том, что задержала дыхание.
— Ты уже вообще перестала стесняться, — спокойно замечаю я, сделав глоток из чашки и отводя взгляд в сторону. Не потому, что мне было некомфортно. Наоборот — мне было слишком приятно. Слишком волнующе.
— А чего мне стесняться? — пожимает плечами Лисса и проходит мимо меня, её бедро едва задевает мою руку. — Мне так даже комфортнее. Кожа дышит, и ничего не мешает. А ты? Что стесняешься? Давай тоже скидывай всё. Как раньше.
Я молчу, разглядывая, как вода собирается в ложбинке между её грудями. Как капельки медленно скользят по животу и исчезают за изгибом её лобка. Обнажённая Лисса не была для меня чем-то новым — мы делили ванную, комнату, кровати, ночи. Но каждый раз, когда я видела её вот так — освещённую солнечными бликами, расслабленную и гордую своей красотой, — меня наполняло то волнующее, почти дрожащее чувство. Восторг. Желание. Нежность. И восхищение, которое невозможно было скрыть.
Я вспоминаю те дни, когда мы оставались дома вдвоём. Как, после ласк или даже без них, когда мы о них еще даже не думали, мы разгуливали по квартире абсолютно обнажённые, либо только в маленьких трусиках — пили чай, читали, смотрели фильмы. Были собой. Без стеснения, без прикрытий. И в этом был какой-то внутренний кайф: не просто возбуждение, а именно свобода. Как будто с каждым сброшенным слоем одежды исчезала и необходимость быть кем-то другим, казаться, закрываться.
Почему же сейчас я колеблюсь? Может, потому что её взгляд слишком прямой? Или потому, что в этот раз я слишком хорошо осознаю, насколько она прекрасна? И насколько я хочу почувствовать то же самое на себе — её глаза, блуждающие по моей коже. Её внимание. Её желание.
— Естественность — это прекрасно, — добавляет Лисса, наклоняясь, чтобы взять себе чай. — Ты сама всегда это говорила. Почему мы должны прятаться, если даже в собственном доме мы одни? Быть нагой — это не стыдно. Это красиво. Возбуждающе. Живое.
Она делает паузу, оборачивается ко мне и добавляет с мягкой улыбкой, почти мурлыкая:
— Tu me gênes, mon amour? (“Меня стесняешься, моя любовь?”)
Я улыбаюсь краем губ. Эта фраза, произнесённая её ласковым голосом, на французском, звучит особенно интимно. Особенно игриво. И как-то по-домашнему. Как будто она снова зовёт меня туда, где только мы — и ничего больше.
Плавно, без слов, я ставлю чашку на стол и медленно поднимаюсь. Солнечный свет из окна прямо позади меня подсвечивает всё тело, рисует на полу мой силуэт. Я потягиваюсь, выгибаясь, поднимаю руки вверх — ночнушка едва держится на бёдрах и тут же, под моим движением, задирается. Я чувствую, как она открывает мои бёдра, обнажает промежность. Между ног — та самая чувствительная зона, едва заметно прикрытая пушком тонких, светлых волосков. Я брила их неделю назад, и сейчас они уже начали отрастать, мягкие и почти прозрачные, едва заметные, но всё равно ощущаемые — как обещание.
Грудь тоже очерчивается — мои соски чувствуют ткань, как она трётся, цепляется и скользит. Я знаю, что Лисса смотрит. Чувствую её взгляд — он обжигает. И мне хочется, чтобы он жёг сильнее.
— Ого… — тихо выдыхает она, — Вот это да…
Её голос — почти шёпот. И в нём нет пошлости. Только восхищение. Та самая искра, когда смотришь на любимую и не веришь, что она — твоя.
Я опускаю руки, хватаюсь за край ночнушки и медленно стягиваю её через голову. Волосы взлетают, грудь слегка подпрыгивает, и я, не торопясь, бросаю ткань на пол. Та беззвучно ложится, как отслуживший своё покров.
Я совершенно обнажена. Стою перед ней — и ничего не прикрываю. Ни взгляд, ни тело.
Лисса улыбается, даже не пытаясь скрыть, как её это возбуждает. Я чувствую лёгкую дрожь внутри — не от холода. От того, как она смотрит. Как будто впервые. Как будто я — картина, которую она давно любила, но каждый раз открывает по-новому.
Молча подхожу к столу и опускаюсь на стул. Кожа приятно касается прохладного дерева, соски чуть напрягаются, и я прикрываю глаза — не от стыда. От удовольствия.
— Ну вот, — говорю я, чуть усмехаясь, — теперь мы квиты.
— Слушай, ты невероятная, — выдыхает Лисса, медленно отрывая взгляд от моего тела. — А ведь я не фотографировала тебя уже сто лет… А такой как сейчас так вообще ни разу. Хочешь, сделаю пару снимков? При свете… ты просто волшебная.
Я чуть приподнимаю бровь, при этом не могу не улыбнуться. Лисса всегда была той, кто мог из ничего сделать искусство. Ей только дай свет, тень и вдохновение — и она моментально превращается из дерзкой сестры в творца, почти в художницу, у которой камера — это кисть.
— Ты хочешь прямо сейчас? — спрашиваю я, сидя за столом в полном обнажении, ощущая, как солнце обнимает моё бедро, грудь, плечо. — В таком виде?
— А почему бы и нет? — Лисса хмыкает и делает шаг ко мне, пальцем легко касаясь моей ключицы. — Разве не это и есть настоящее — честное, живое, настоящее тело в солнечном свете? Ты божественна. Так, телефон не передаст. Подожди, сейчас…
Она резко разворачивается и почти бегом вылетает из кухни. Я слышу, как за стеной хлопает дверца шкафа, как лязгает замок чехла от камеры. Её голос звучит издалека:
— Только не двигайся! И не прикрывайся! Я хочу это поймать, прямо как сейчас!
Я смеюсь. Конечно. Это так на неё похоже. Лисса может смеяться, дразнить, быть самой раскованной — и при этом относиться к таким моментам с почти религиозной серьёзностью.
Спустя пару минут она возвращается. В руках у неё старенькая, но любимая полупрофессиональная отцовская зеркалка. Ремешок болтается на плече, волосы уже почти подсохли и снова пушатся на концах.
— На телефон — глупость. Такая красота заслуживает настоящей оптики, — бросает она, быстро проверяя настройки, поднося камеру к лицу и щёлкая пробно в сторону окна. — ISO чуть выше, выдержку покороче. Солнце жёсткое, но с тенью заиграет.
— Я думала, ты хочешь просто пару кадров, — поддразниваю я, не вставая с места.
— Куда там, — отвечает она, сквозь объектив. — Встань-ка вот сюда, ближе к окну. Но не на прямой свет, чуть в тень. Видишь, как штора отбрасывает мягкую тень? Сейчас задерну плотнее.
Лисса подходит к окну и медленно, с точностью дирижёра, подтягивает тёмную штору. Комната темнеет, но солнечные полосы пробиваются сквозь плотную ткань, образуя мягкую игру света — словно неровные ленты, обнимающие стены и пол.
— Теперь встань вот сюда. Да, босыми ступнями на солнечное пятно. Одну ногу чуть вперёд. Руки — не зажимай, пусть висят свободно. Плечи раскрой. Не бойся.
Я поднимаюсь. Кожа приятно пощипывает от лёгкого холода в комнате — особенно после горячего душа. Я ощущаю, как солнечные полосы рисуют на мне свою собственную текстуру: тепло скользит по груди, по животу, задевает внутреннюю часть бедра. Всё остальное погружено в полутень.
— Вот так. И голову чуть поверни. Нет, не туда… вот, идеально. Смотри вниз. Представь, будто ты кого-то ждёшь… — её голос становится мягким, обволакивающим. Я чувствую, как таю, будто подчиняясь не приказу, а музыке.
