В этот момент Марк вернулся. В руках он держал два полотенца, сложенных почти идеально: белое и серое. Подошёл и опустился на колени, как будто подносил дары. Его взгляд был сосредоточен, дыхание чуть сбивалось, но он не пытался ничего сказать — просто ждал.
А мы... ещё не решили, что скажем дальше. Но мы скажем.
О, скажем. Очень скоро.
Он всё ещё стоял перед нами, с полотенцами в руках, будто не зная, что с ними делать, как будто ждал разрешения дышать. Мы с Лиссой не спешили. Молчали. Просто смотрели. Оценивающе. Чуть насмешливо. Его дыхание, едва слышное в тишине комнаты, стало чаще. Я почувствовала это — ту самую невидимую дрожь в воздухе, когда ожидание становится почти невыносимым.
— Слуга, — произнесла я, перекатывая слово на языке, смакуя. Оно ложилось приятно, как бархатная плеть по оголённой коже. — Сок почти закончился.
— Но мы больше не хотим сока, — добавила Лисса, облизнув губы.
Я кивнула в сторону шкафа:
— Вон тот, в углу. Видишь?
— Принеси нам вина. Красного. Сухого. И, желательно, холодного.
Он молча кивнул и встал, стараясь не задеть коленями ковёр, будто боялся нарушить какую-то хрупкую симметрию происходящего. Направился к бару. Его движения стали увереннее, чуть медленнее — он уже не суетился. Было видно: он входит во вкус. И это нас только подзадоривало.
— Интересно… — прошептала Лисса, склонившись ко мне. — Будет ли он таким же послушным, когда дело дойдёт… до большего?
Я не ответила. Только уголки губ дрогнули. Внутри всё вновь завибрировало — как вино в бокале, которого я ещё не держала. Горячо. Упруго. И сладко скользко.
Он вернулся — с бутылкой, двумя бокалами и штопором. Поставил на столик, чуть наклонился, ожидая одобрения. Я потянулась вперёд, взяла один бокал, чувствуя, как холод стекла приятно ложится на мои пальцы. Лисса — второй. Он принялся открывать бутылку: медленно, немного неуверенно, но старательно. Всё-таки старательно.
Когда тёмное вино с густыми рубиновыми отблесками полилось в бокалы, я уловила глубокий аромат — терпкий, почти обволакивающий. Почти как атмосфера в комнате. Мы сделали по глотку.
— Теперь… продолжай, — сказала Лисса, вытянув к нему ногу, намекая, что он оставил дело незавершённым. — С той, на которой остановился. Но аккуратно.
Он вернулся на колени, послушно опустившись перед ней. Я с бокалом в руке чуть откинулась на спинку дивана, глядя вниз — на его профиль, на его сосредоточенные пальцы. Он вновь взял тёплую мочалку, обмакнул её в парящую воду и аккуратно провёл по ступне Лиссы, затем — по щиколотке, по икре, выше. В его прикосновениях не было спешки, не было похоти — только сосредоточенность и... почти трепет.
Когда он взял полотенце и стал промакивать — именно промакивать, не тереть — я даже удивилась. Приятно. Тонко. Умеет.
Лисса чуть улыбнулась, склонив голову набок:
— Чувствуется… старается...
Я поставила бокал на стол, чуть подалась вперёд — и медленно вытянула ногу, позволяя пальцам коснуться его плеча. Касание было лёгким, почти ленивым, как будто я не заметила, как именно он оказался так близко. Но он всё почувствовал. Его спина чуть напряглась, движения стали осторожнее.
Моя ступня скользнула по его футболке, ощущая под пальцами фактуру ткани, тёплую и влажную от его тела. Я провела выше — к шее, туда, где жилка на его горле билась особенно отчётливо. Его дыхание участилось. Мне даже не нужно было смотреть — я чувствовала.
Я двигалась дальше — вдоль позвоночника, к пояснице, медленно, размеренно, наслаждаясь каждым миллиметром его реакции. Он чуть выгнулся, будто желая сохранить равновесие, но не отстранился. Он позволял. Он принимал.
Моя нога опустилась ниже. По его боку, по талии… и наконец легла — очень легко, будто мимолётно — на его бедро. Я чуть надавила пяткой. Совсем немного. Этого оказалось достаточно.
Под тонкой тканью шорт я почувствовала его. Настоящего. Горячего. Готового. Твёрдого, как камень. Его орган отозвался на прикосновение едва заметным движением — дрожью, толчком, пульсацией. Словно он жил своей жизнью, всей своей сутью выказывая, насколько он в игре. Насколько ему невыносимо хочется быть дальше в ней.
Я чуть двинула ступнёй по этому напряжению, медленно, как бы невзначай. Внутри меня отозвался пульс — глубокий, сладкий, тугой. Мои лепестки дёрнулись, будто в ответ, и я сжала бёдра, пытаясь хоть немного погасить этот жар. Напрасно.
Наверное, там — внизу — так же жарко, как у меня сейчас, — подумала я, прикусывая губу.
Да и у Лиссы тоже. Уж она умеет держать лицо, но я-то знаю, как у неё дергается внутренняя сторона бедра, когда она возбуждена. Она пьёт вино, как ни в чём не бывало, но я вижу, как у неё напряжены пальцы на ножке бокала.
Я вновь скользнула по его паху — медленно, чуть сильнее. Он резко втянул воздух, но продолжал работать руками, обмывая ногу Лиссы. Я чувствовала, как его тело сопротивляется импульсу выгнуться, как мышцы его бедра подрагивают.
Он держится. Он остаётся в роли.
И это возбуждало ещё сильнее.
Я не касалась напрямую. Только через ткань. Только нога. Только намёк.
Но в этой грани — в этой недосказанности — было всё наслаждение.
И власть.
Он был на грани, и я тоже.
И это было прекрасно.
А Лисса пила вино. Смотрела на него. И на меня. Улыбалась.
— Интересно, — сказала она почти беззвучно, — долго ли он продержится?
Я не ответила. Только погладила его кожу щекой ступни — чуть влажной после ковра. Я слышала, как он дышит. Слышала, как сглатывает. Его шорты снова предательски натянулись, и я почувствовала, как моё тело отзывается влажным толчком внизу живота.
Он перешёл ко второй ноге Лиссы, и я чуть отодвинулась, давая ему место. Его движения были ровно такими же — размеренными, теплыми, почти нежными. Он обмывал, промокал. Берёг.
Лисса, слегка склонив голову, произнесла с ленивой иронией:
— Не забудь про полотенце. Я сегодня не в настроении сидеть с мокрыми ножками.
Он взял полотенце, бережно прижал к её ступне, промокая, как будто касался лепестков. Осторожно. Почти благоговейно. И, наблюдая за ним, я поняла — он счастлив. Настояще. Не из вежливости, не из игры — он был в своей роли. Он растворился в ней. Он нашёл в этом себя.
Закончив с ножками сестры он поднимает голову. Его взгляд — вопросительный, но не дерзкий. Он не двигается, не делает ни шага, будто каждое движение должно быть разрешено. Он — внутри игры, и ему нужна команда. Только она запускает следующую фазу.
Я вытягиваю ногу и мягко касаюсь его плеча. Но теперь это уже не игра. Это знак. Прямой, простой и властный — внимание на мне.Теперь моя очередь.
— Хорошо, — произношу медленно, лениво, будто в полусне. — Теперь можешь вымыть мои ноги.
Он чуть подаётся вперёд, но я сразу же продолжаю, встречая его взгляд в упор, почти в упор:
— Но… — наклоняюсь ближе, чтобы он услышал оттенок в голосе, — ты же не станешь мыть их в той же воде, где плескались ножки моей сестры, правда?
Голос — с тенью насмешки, но в нём всё та же команда. Мягкая, но неизбежная. Как рука на затылке.
— Смени воду, Марк.
— И возвращайся. Мы тебя ждём.
Он опускает взгляд. Кивает — не с покорностью, а с... благодарностью? Я замечаю, как в нём нет больше растерянности. Он нашёл себя в этой роли. Он принимает ее.
Берёт таз, поднимается и быстро уходит, но не убегает. Он уходит служить. И я чувствую, как внутри меня что-то дёргается от этого — не просто возбуждение, а чувство власти, граничащее с удовольствием.
Мы остаёмся вдвоём. Комната замирает. Вино в бокале — глубокое, тёмное, терпкое, и я делаю глоток, чувствуя, как оно прокатывается по горлу — горячее, дерзкое. Почти как Лисса.
— Ты сегодня почти как я, — шепчет она, хмельная от ситуации, не от вина. — Командуешь. Даёшь приказы. Словно родилась с этим.
Я поворачиваюсь к ней, и она уже смотрит на меня, улыбаясь. В её взгляде — тепло. И капля гордости.
— Мы же близнецы, сестрёнка, — говорю я, вглядываясь в её глаза. — Характеры разные, да.— Но внутри… я такая же. Только… тише. Но не мягче.
Лисса протягивает руку, легко касается моей, тыльной стороной пальцев — скользит по запястью, как ветер по ткани. Говорит почти шёпотом:
— Заметно, mon amour. Заметно.
Эта связь — между нами — становится почти физической. Я чувствую её тепло, её энергию. Даже без прикосновений. Мы обе знаем: я изменилась. И она рада этому. Она позволила мне вырасти. Дала место. И я заняла его — сама.
Из ванной доносится лёгкий плеск. Звук воды в тазу. Потом шаги. Быстрые, но уверенные. Через секунду Марк возвращается — с новой миской, полной свежей, почти прозрачной воды. Он держит её бережно, обеими руками, как святыню.
Ставит на мягкий коврик у дивана, рядом с моими ногами. Опускается на колени. Не смотрит вверх. Просто ждёт. Как будто знает, что теперь всё зависит от меня. Что я скажу — то и будет.
Я не тороплюсь. Просто вытягиваю ногу вперёд, плавно, красиво, как в замедленном танце. Её изгиб становится продолжением моего взгляда. Кожу охватывает лёгкий холод от воздуха, но внутри — всё пылает.
Он чуть подаётся вперёд, почти незаметно. Почти жадно.
