Оргазм обрушился на меня не как волна, а как обвал. Колени подкосились, бёдра свело, лоно обожгло внутри и снаружи. Я чувствовала, как вся влага выходит и как моя киска отдаёт нектар Нэти в рот, будто я больше не могла удерживать его в себе. И всё это происходило одновременно: я пила её сок, а она — мой. Между нами не было «вверху» и «внизу», только два тела, два источника, слившиеся в едином стоне.
Я сжималась от каждого сантиметра вибратора, каждого скольжения языка по клитору, каждого пульса в губках. Всё стало неразделимым. Блаженство распалось на тысячи ощущений: влага на губах, тяжесть в груди, натянутость сосков, хриплое дыхание, обжигающий жар анального вторжения. Я царапала простыню, когда мышцы живота сотрясались, а бёдра не слушались, подрагивая. Я сжалась вокруг воздуха и разжалась в огне.
Мы рухнули, мокрые и без остатка. Я поцеловала её там, где всё ещё пульсировало от моего языка, чувствуя, как её бёдра дрожат. Лисса легла рядом, обняла меня, не спрашивая, а просто принимая, как принимают ту, кто прошла сквозь бурю и вернулась живой. Я глотнула воздуха и прошептала:
— Боже...
Это был кульминация не только тел, но и доверия, желания и дикости. Я чувствовала её внутри себя и чувствовала себя внутри неё. Мы принадлежали друг другу: в каждой клетке, в каждом толчке, в каждой дрожи.
Мы лежали вповалку, как после шторма. Простыни сбились в узлы где-то под ногами, тела всё ещё влажные от пота и соков, и на коже ощущалась лёгкая пульсация, словно эхо оргазма ещё не отпустило до конца. Нэти была между нами, её дыхание стало ровным, почти беззвучным, и только грудь всё ещё поднималась чуть чаще, чем обычно — как у зверька, который только что пережил нечто дикое и прекрасное.
— Мне кажется, я летала, — выдохнула она, повернув голову к Лиссе. — И в какой-то момент… даже забыла, где у меня рот.
Мы рассмеялись. Этот смех был ленивым, тёплым, как клубящийся воздух над утренним кофе. Я провела рукой по её бедру, лениво, почти машинально — как будто моё тело ещё не успело забыть, как её гладить.
— А у меня от вибратора до сих пор анус пульсирует, — буркнула я, пряча лицо в подушку. — Серьёзно. Как будто там оставили музыкальный камертон.
— Значит, всё правильно делала, — хмыкнула Лисса, пощекотав меня пальцами в пояснице.
Мы немного полежали в тишине, в которой всё равно слышался шорох остывающих тел, мелкий хруст постельного белья, застывшего в пятнах и складках. Где-то вдали — шум авто. И вдруг, одновременно, мы все поняли: нам срочно нужно в туалет.
Нэти первая скатилась с кровати — грациозно, как кошка, несмотря на то что ноги у неё ещё подкашивались. Я села, потянулась, чувствуя, как каждая мышца отзывается на движение, и только тогда поняла, насколько мы были разобраны. Мышцы ныли приятно, киска пульсировала как после долгого бега, а анус… ну, он просто был в состоянии лёгкого офигения.
— Не забудьте — сначала я! Мои бёдра заслужили покой! — крикнула Нэти, исчезая в ванной.
Мы с Лиссой переглянулись, чувствуя, как внутри нас всё ещё бурлит страсть. Обе голые. Ни у одной не было даже мысли одеться. Зачем? Наши тела были как пар — нас не смущало больше ничто.
Когда и я, и Лисса по очереди сходили в туалет, нам как-то одновременно пришла в голову мысль: а ведь хочется вина. И чего-нибудь солёного. И… дыма.
На кухне было прохладно. Плитка под ногами слегка обжигала, но это только усиливало ощущение реальности. Нэти уже стояла у распахнутого окна, в одной руке была пачка сигарет, в другой — бокал. Она закурила, затянулась и выпустила дым в небо, глядя на тёмные крыши.
— Вы не подумайте, я не курю. Только после оргазма. Ну, или двух… или пяти, — сказала она, и мы снова расхохотались.
Город был тих. Часы на микроволновке показывали 02:14. Из-за окон — пустота. Только в одном доме напротив горел свет. И тут, как в странной киношной сцене, в окне появились два силуэта — парень и девушка. Тоже голые. Они увидели нас. Помахали, улыбаясь. Мы тоже махнули — лениво, чуть пьяненько, не прячась. Что было стыдного? Мы — после секса. Они, похоже, тоже. Просто… человечность. Просто ночь.
— Ну вот, теперь у нас соседские фетишисты, — прокомментировала Лисса, открывая бутылку вина.
— Лучше, чем соседские доносчики, — хмыкнула я, принимая бокал.
Нэти сделала последнюю затяжку и выпустила дым в небо.
— Так что, девочки? Спать? Или… мы же вроде хотели на крышу?
Я потянулась, чувствуя, как мышцы снова откликаются на движение, но уже не просто от усталости, а от желания.
— Если пойдём, то только голыми. Пусть весь Питер знает, что мы — боги любви.
— А если вдруг упадём с крыши? — хихикнула Нэти.
— Ну… тогда мы в рай, но явно не за смирение, — закончила Лисса
И мы снова смеялись. И понимали, что ночь ещё не кончилась. Потому что тело жило. Потому что между нами всё ещё пульсировало. Потому что в нас осталась жажда — не секса даже, а свободы. Быть собой. Быть с ними. Быть сейчас.
Тёплый халат на голом теле ощущался почти интимнее, чем если бы я была совсем без него. Мягкая ткань едва касалась кожи, но каждый шаг, каждое движение напоминало: ты под ним голая. Не прикрытая. Настоящая. Живая. Я чувствовала, как мои соски под тканью слегка затвердели — от холодного воздуха или от внутреннего жара, который после всей этой безумной, сладкой вакханалии не желал гаснуть. В одной руке я несла бутылку, другой придерживала край халата, а внутри всё ещё пульсировало. Словно тело не хотело отпускать ту плотную волну, что проходила через нас час назад. Или две? Кто вообще считает время, когда оно перестаёт существовать?
Мы вышли в коридор. Хихикали, как школьницы, сбежавшие с уроков — с той разницей, что мы были после бурной оргии, с телами, напитанными желанием, с бёдрами, где ещё оставались следы губ, пальцев и игрушек. Но смеялись мы всё равно легко и по-настоящему. Не потому, что было весело. А потому что было свободно.
Лифт вёз нас вверх. Его гудение казалось неестественно громким. Мы переглянулись — и стало смешно. Как будто мы везём вино, сигареты и голую страсть на крышу — просто, чтобы дать ей подышать. Мысли путались в голове: вот она, ночь, полная свободы и откровений. Ночь, когда все запреты исчезают, и остаётся только страсть и желание жить здесь и сейчас.
Потом лестница. Холод ступеней под босыми ногами. Скрип двери. И вот она — ночь. Огромная, чёрная, глубокая. Воздух хлестал по коже, но тут же нас накрывало тёплым дыханием — вентиляция гудела сбоку, обдавая нас мягким горячим потоком. Мы присели у самого края, в этом странном балансе между ветром и теплом, между лунным светом и вином в бутылке, что передавалась из рук в руки.
Я всматривалась в реку. Баржи ползли лениво, как сонные звери. В воде отражались редкие фонари и мрачные очертания мостов. Было почти два часа ночи, но в некоторых окнах ещё горел свет. Они, как и мы, не спят. Может, у них своя безумная ночь?
Я сделала глоток — вино было уже тёплым, вязким. Обжигало горло, но приятно. Я ощутила, как по телу разлилось тепло, и на секунду прикрыла глаза. Всё гудело: где-то глубоко внутри — всё ещё пульсировало, дёргалось, сжималось в предвкушении. Вино кружило голову, мысли путались, и я поняла, что хочу остаться в этой ночи навсегда.
— Эта ночь… — пробормотала я, не открывая глаз, — мне кажется, она запомнится на всю жизнь. Ты знаешь, Нэти, иногда мне кажется, что это не просто ночь, а начало чего-то нового, чего-то, что изменит нашу жизнь навсегда.
— Угу… — отозвалась Нэти, выпуская струйку дыма. Она сидела у окна, облокотившись на раму, и курила так, как будто делала это всю жизнь. Голая, в развязавшемся халате, с растрёпанными волосами и мокрыми бёдрами. — Но даже не из-за секса. А потому что я впервые — вот прямо так — чувствую себя собой. Без масок, без притворства. Я просто хочу жить и наслаждаться каждым моментом.
Я смотрела на неё — и чувствовала это же. Мы не были просто подругами или любовницами в эту ночь. Мы были собой. Целиком. Без фильтров, без прикрытий, без вежливых "можно?" и "извини".
Ночь была наполнена страстью и откровениями. Мы говорили о жизни, о будущем, о том, что нас ждёт. Наши сердца бились в унисон, и в этот момент я поняла, что не хочу возвращаться в свою обычную жизнь. Я хочу остаться здесь, в этой ночи, в этом моменте, с Нэти, Лиссой и собой.
И тут Лисса ухмыльнулась. Её глаза блестели, как у кошки.
— Ну что? Чтобы точно запомнилось… и чтобы не замёрзнуть… Надо, наверное, крышу тоже освятить собой. Оросить, так сказать.
Мы рванулись в смех. Дикий, сорванный, безумный. Такой, который выходит из груди, когда ты больше не можешь сдерживать себя. Каждая клеточка тела вибрировала от этого смеха, и я чувствовала, как каждая частица моего существа оживает.
— Ты больная, — выдохнула я, сползая по стенке, — и я это обожаю.
— Я серьёзно, — Лисса уже раздвинула полы халата, и её пальцы опустились между ног. — Если мы оставим здесь капельку себя — крыша запомнит. Вселенная запомнит.
Я представила, как наше дыхание, наши мысли и наши тела оставляют свой след на этой крыше, как будто мы — искры, вспыхнувшие в ночи и исчезнувшие, оставив после себя лишь память.
— А если кто увидит? — усмехнулась Нэти, но не отводила руки от своего лона. Она уже начала поглаживать себя, медленно, лениво, с тем томным послевкусием, которое наступает после, но не насыщает.
