Часть 4. Обнажение в душе
Утро встретило меня всё тем же зудом под кожей, который родился вчера перед зеркалом. Я лежала, чувствуя, как тело всё ещё помнит тепло рук, дрожь от прикосновений, взгляд на себя — обнажённую, смелую. Полинкина фраза о "свободе быть увиденной" крутилась в голове и подталкивала к дальнейшим экспериментам.
От этой мысли в груди снова заколотилось сердце. Кожа была липкой от пота и непривычной влажности от чуждых мне ранее ласк. Я вдруг ощутила, что мне хочется смыть с себя следы пережитого. Встала, собрала волосы в пучок, натянула халат, прихватила полотенце и направилась в душевую.
Общежитие не баловало удобствами. Никаких ванн — только душевые в блоке. Хорошо хоть, что в блоке, а не где-то в подвале, как у других. Но внешний вид душевой был убогий. Узкая кафельная комнатка с облупившимися стенами и старым душем. С лампы под потолком мигал тусклый свет, занавески не было, зато можно было закрыться на щеколду и остаться одной. Пусть всего на 15 минут, но одной. Снаружи — обшарпанность, трещины, тусклость. А внутри, в груди, зрела какая-то странная радость — будто я пришла не в мрачный отсек, а на собственный праздник откровения.
Вдруг вспомнилось, как в школе после физкультуры я нарочно тянула время в раздевалке, лишь бы не попасть под общий душ. Подруги щебетали, бегали голышом, а я жалась в угол, прячась за полотенцем. Тогда моё меняющееся и взрослеющее тело казалось чем-то стыдным. А теперь, после обнажения перед зеркалом, я смотрела на себя совсем другими глазами — ощущала своё тело не врагом, а союзником. Теперь я была готова больше не прятаться — ни в душе, ни в себе.
Я закрыла за собой дверь, сбросила халат, повесила полотенце на крючок и повернула тугой кран. Вода сначала хрипло зашипела, плюнула ржавчиной, а потом полилась тонкой, но горячей струёй. Первые капли ударили, словно искры, щекотали шею, стекали по ключицам, собирались в дорожки на груди. Вода блестела на коже, делала её глянцевой, словно покрывала невидимой вуалью.
Я шагнула под поток и закрыла глаза, позволяя смыть с меня все мысли, всю растерянность и остатки стеснения. Но стоило расслабиться, как снова всплыло то, о чём я думала днём у зеркала, и что заставило меня смутиться: "Джунгли". Я вспомнила свой лобок и почувствовала, как щеки заливает жар.
Я никогда не брила там волосы, даже не задумывалась. Казалось, это не для меня — я же "правильная девочка". Моя небритая невинность мне всегда казалась естественной и нормальной. Но теперь — после всего, что я пережила и попробовала, — она вдруг стала чужой. Я провела ладонью между бёдрами и отчётливо почувствовала, что хочу перемен. Сейчас.
Бритвы у меня не было. Никогда раньше я даже не задумывалась о том, чтобы её завести. Но у Лены — конечно, была. Я знала, где она хранит её: на полочке, в стаканчике. Я оглянулась на дверь, словно опасаясь, что кто-то ворвётся именно в эту секунду, и с замиранием сердца достала её. Чужая бритва для такого интимного дела — казалось почти преступлением. Я даже хихикнула от неловкости:
"Вот тебе и хорошая девочка, Наташа".
Осторожно взяла бритву, будто крала что-то очень личное. Намылила ладонь, нанесла пену и, затаив дыхание, осторожно повела лезвием по коже. Во мне смешалось всё: неловкость, азарт, смущение. Где-то дрожь в животе, где-то лёгкий холодок в груди, а ниже — покалывающий жар, требующий продолжения.
Я действовала медленно, боясь пораниться. Но чем дальше, тем увереннее становились движения. Лёд страха и жар любопытства чередовались в теле. Шорох скользящего лезвия смешивался с шумом воды, и в этом было что-то удивительно интимное — я словно стирала старую версию себя, шаг за шагом обнажая новую.
За стеной послышался чей-то голос и смех. Сердце вздрогнуло, внутри словно пружина сжалась. Я оглянулась на дверь — щеколда казалась такой хлипкой.
"Если войдут — я голая, с бритвой в руках…"
Вместо ужаса пришла горячая искорка: а если поймают? если увидят? Внутри спор:
"Это ненормально!" — "Да ладно, это моё тело, я могу изучать его. Даже если кто-то узнает".
И теперь вместо страха я почувствовала азарт. Я продолжила брить, медленно, с опаской работая новым для себя инструментом на нежных складочках, будто сбрасывала старую кожу под взглядами невидимых глаз.
С каждой полоской, с каждым сантиметром гладкой кожи я чувствовала, как меняется моё тело. Как будто обнажение стало ещё глубже и острее. Там, где раньше было мягкое "прикрытие", теперь оставалась чувствительность и нежность.
Вода, стекая по новому рельефу, цеплялась каплями, и я смотрела на это словно со стороны: как блестит кожа, как напрягаются мышцы, как обнажённость становится видимой и ощутимой. Коснулась пальцами обнажившейся кожи и ахнула — настолько она была гладкая, свежая и обострённо-чувствительная.
"Лена убьёт меня, если узнает, что я стащила её бритву, — подумала я, хихикая. — Хотя, может, она бы похвалила за смелость?"
Я снова провела лезвием по коже, чувствуя, как страх сменяется азартом.
"Прощай, правильная Наташа, здравствуй... кто? Писательница эротических романов?"
Эта мысль рассмешила меня, и как будто придала сил.
Вода текла по новым открытым линиям, а я стояла, улыбаясь своей смелости и ловя дрожь от прикосновений. Предыдущая "Я" уносилась в слив вместе с пучками волос, а бритва шаг за шагом обнажала новую меня.
Когда я закончила, провела ладонью по коже — и глубоко вздохнула. Гладко. Непривычно. Слишком чувствительно. Казалось, что даже воздух щекочет. Я прикусила губу и усмехнулась: ну что ж, теперь я была другой, даже в самых интимных мелочах.
— Ну всё, Наташа… теперь точно назад дороги нет, — пробормотала я тихо, почти с гордостью.
Покончив с избавлением от лишней растительности, я приступила к самому купанию. Вода была тёплой, обволакивала тело, словно мягкое прикосновение. Мыльная пена скользила по коже, и я ловила себя на том, что изучаю себя глазами не только снаружи, но и изнутри: как реагируют руки, грудь, бедра, ноги на каждое движение, на каждый поток струй. Сначала это было просто тепло воды, но потом стало… странно приятным. Каждое движение рук, каждая капля на теле вызывали лёгкую дрожь.
Я намылилась, провела ладонью по животу, слегка погладила бёдра. Пена текла вниз, оставляя на коже скользкое ощущение. Я прикоснулась к груди, аккуратно, почти невинно, но заметила, как соски реагируют сами — непрошено, но так живо, что я тихо рассмеялась.
"Вот же, уже шалость какая-то, а ведь просто гель для душа…" — подумала я и вдруг поймала на себе внутренний спор:
"А это нормально?" — "Да, это моё тело, и я имею право чувствовать его, как я хочу". — "Но это ведь опасно, кто-то может услышать или зайти…" — "И что? Это не их дело".
Душ стал не только местом чистоты, но и маленькой лабораторией ощущений. Я скользила руками по телу, как будто впервые замечала, что у меня есть талия, мягкие изгибы бедер, шея, плечи, грудь, теперь уже голая писечка — всё откликалось на лёгкое давление пальцев. Это было странно и завораживающе одновременно. Я чувствовала себя исследователем собственного тела, где каждая клетка жила своим маленьким секретом удовольствия.
Когда за дверью снова скрипнул пол и кто-то остановился, у меня внутри вспыхнуло:
"Они стоят прямо тут. Слышат воду. Знают, что я голая. Подслушивают? Может хотят подсмотреть?".
Я не затаила дыхание — наоборот, вдохнула глубже, как будто искала смелости быть пойманной. Страх и возбуждение сплелись в одно.
Я ещё немного постояла под душем, наслаждаясь контрастом горячей воды и холодного воздуха на плечах. Тело отзывалось на каждый жест — будто жаждало новых ощущений. Когда я вышла, накинула полотенце и вытерлась, кожа казалась такой нежной, что я невольно задерживала ладони там, где ещё недавно кололись волоски. Закончив, я вытерлась, запахнула на голое тело халат и затянула пояс. Ткань мягко прилипала к ещё влажной коже, задевая самую свежую, самую уязвимую часть меня.
На мгновение я замерла у двери, прислушиваясь к обстановке. За стеной послышался знакомый голос — Полина? Или кто-то другой? Сердце заколотилось. В голове родилась безумная мысль: выйти в коридор вот так, в халате, без белья, с одним лишь поясом, едва держащим ткань. А что, если я пройдусь по коридору, как будто случайно? Что, если меня увидит кто-то… например, Саша? Его тёмные глаза, которые я иногда ловила на парах, вспыхнули в памяти, и от этой мысли по телу пробежала горячая волна.
И снова спор:
"Это безумие". — "Но ведь я уже другая. Нужно дать понять, что я меняюсь". — "А если осудят?" — "А если восхитятся?"
Я улыбнулась, чувствуя, как азарт пересиливает страх. Эта беспечная мысль и это игривое ощущение… оно будоражило больше, чем вода в душе.
