Она тоже не отводила глаз от полуобнажённой Лены и даже шумно сглотнула. А потом как будто опомнилась и быстро заговорила:
— Горячо тут у нас стало… Будем продолжать?
— Конечно! — ответила Лена. — Мы ещё не выведали все твои грязные секретики. Надеюсь, ты выберешь Правду.
Полина сделала небольшую паузу, а потом заговорила слащавым голосом:
— Лена, чего ты желаешь узнать про меня такого секретного, что всегда стеснялась спросить?
— Полина, ответь честно: была ли у тебя когда-нибудь сексуальная фантазия, в которой участвовала одна из нас? Если да, то кто и что это было?
Полина чуть покраснела. Она медленно поставила стаканчик на стол, и ее взгляд, обычно такой уверенный, стал немного растерянным и смущённым. Это был действительно личный вопрос.
— Да. Была, — начала она, и ее голос стал низким, почти шепчущим, как будто она рассказывала очень интимный секрет, который долго держала взаперти. — И, Наташа... это была ты.
Мое сердце подпрыгнуло, как испуганный зверек. Я почувствовала, как тепло, смешанное с липким, пугающим возбуждением, разливается по лицу и животу. Я, оказывается, совращаю девушек, сама не зная того...
— Это было еще до твоего "перерождения", до всех этих дерзких шагов. Ты была такая правильная... такая закрытая. Твои длинные юбки, эти свитера, твой вечно смущенный взгляд... для меня это было как запертая дверь в идеальный, стерильный мир, который просто умолял, чтобы его взломали.
Полина подалась вперед, и ее глаза встретились с моими. Они горели.
— Моя фантазия была... о власти и соблазне. Это не было о нежности или романтике. Я хотела ворваться в твою идеальную жизнь и соблазнить тебя. Я представляла, как мы остаемся вдвоем в этой комнате... Я бы медленно, очень медленно, заставляла тебя рассказывать мне все твои тайные желания, которые ты прячешь даже от себя.
Она провела пальцем по краю стаканчика, и этот жест был невероятно эротичным.
— Я хотела, чтобы ты, такая тихоня, впервые нарушила все правила со мной. Я представляла, как ты плачешь от стыда и возбуждения, когда я касаюсь тебя там, где ты сама себе не позволяла касаться. Я хотела, чтобы ты, твоими же руками, раздела себя... чтобы ты видела, как твоя собственная правильность ломается под моим взглядом.
— Самое "грязное" в этой фантазии было то, что я хотела заставить тебя признать, что тебе это нравится. Чтобы ты умоляла меня продолжать, используя слова, которых ты никогда не слышала и никогда не думала произнести. Я бы хотела поставить тебя перед зеркалом, голую, и заставить смотреть, как ты теряешь контроль... как твои соски твердеют... как ты становишься влажной... И чтобы ты призналась своему отражению, что ты хочешь меня, что ты хочешь быть моей послушной шлюшкой, и что ради меня ты готова нарушить все свои правила и табу.
Полина откинулась назад, тяжело выдохнув, как после марафона.
— Это была чистая жажда власти и соблазна. Я хотела убить ту "правильную девочку" внутри тебя, чтобы освободить... себя. Ты была для меня символом невинности и скрытого соблазна, Наташ.
Ее признание было таким горячим и подробным, что мое тело мгновенно отозвалось: внизу живота вспыхнуло знакомое, липкое тепло, а щеки горели, как после ночного танца теней. От слов Полины мои трусики не просто увлажнились, они полностью пропитались моими соками. Хотелось сорвать их и прикоснуться к мокрым складочкам, чтобы унять этот зуд. Никогда бы не подумала, что такие слова, да ещё от девушки, могут меня так возбудить.
— Ого, — только и смогла прошептать я.
Потом залпом допила остаток мартини в стаканчике и попыталась перевести разговор в шутку:
— Теперь мне страшно будет оставаться с тобой наедине… Ещё изнасилуешь меня…
Полина прыснула со смеха. Когда отдышалась, заговорила своим обычным голосом:
— Не боись. Ты теперь уже не та застенчивая тихоня, а бесстыжая эксгибиционистка. Я таких не ем…
Мы все дружно рассмеялись.
— Теперь мой ход, — Полина выдержала паузу, а потом ее взгляд остановился на мне, жесткий и хищный. — Наташа. Правда или действие?
Я понимала, что ставки высоки. С бюстгальтером на ручке двери и дефиле Лены, со всеми этими обжигающими признаниями Полины о жажде соблазна, после того, как я стояла в одном платье, — я не могла отступить. Смелость требовала финала. Я должна была ответить на их жажду разрушить мою "правильность" не менее разрушительной откровенностью.
— Правда, — сказала я, и в этот раз голос не дрогнул. Он был низким, решительным, свободным. Я была готова.
— Отлично. Мы говорили про Сашу. Ты покраснела, когда речь зашла о трусиках на стуле. Я не буду спрашивать, что вы делали. Думаю, что-то невинное. Я спрошу другое: что самое смелое, самое безумное, самое грязное ты хотела бы с ним сделать, но боишься? Расскажи нам свою самую тайную фантазию.
Лена и Полина смотрели на меня, не дыша. Их лица, их желание узнать мою "грязь", были последним ключом к моей клетке. Я глубоко вдохнула и медленно выдохнула. Откровения подруг (или пары алкоголя?) сделали меня откровенной, отпустили мои слова, сделав их свободными. Моя смелость нашла свой голос.
— Я… я хочу, чтобы…
Я закрыла глаза, чтобы не видеть их взглядов, и чтобы не увидеть, как рушится мой старый мир.
— Я хочу, чтобы он пришел сюда прямо сейчас. Я хочу, чтобы он застал меня в этом платье, — я открыла глаза и указала на тонкую ткань. — И чтобы он сказал, как соблазнительно я выгляжу.
Я сделала паузу, и этот момент был самым интимным.
— Я хочу, чтобы он просто прижал меня к стене, вот здесь, прямо у двери, чтобы было опасно близко к коридору-муравейнику. Чтобы вокруг шумели люди, гремели шаги, хлопали двери... и чтобы он начал целовать меня. Не просто нежно, а жадно, страстно, долго, чтобы я задыхалась. Чтобы он провел рукой по моей голой спине и почувствовал, что я без лифчика…
Я в своём воображении нарисовала эту картину, у она невероятно возбуждала. Облизнув губы, продолжила:
— Хочу, чтобы его рука скользнула под платье, прямо на бедро, и почувствовала мои мокрые трусики. Чтобы он понял, что я возбуждена, что я уже почти не контролирую себя, и чтобы он не остановился. Я хочу, чтобы он прижал меня теснее к этой стене, не обращая внимания на шум общаги и людей за дверью. Чтобы ласкал меня, запустил руку под ткань, чтобы я громко стонала от каждого прикосновения…
Мой голос сорвался на шепот, но я заставила себя продолжить, потому что именно здесь была моя самая откровенная на сейчас фантазия.
— Самое "грязное" в этом, что я хочу, чтобы вы обе видели всё это… Как он целует меня, как откровенно ласкает меня, как доводит меня до оргазма и целует меня в рот, чтобы заглушить этот стон. Хочу не таиться… Хочу, чтобы вы видели моё наслаждение, как я видела ту пару у окна…
Я перевела взгляд на Лену и Полину.
— Я хочу, чтобы вы видели, как я теряю стыд в этом тайном акте, который стал публичным… Как я, девственница Наташа, становлюсь абсолютно открытой и раскованной, желанной и желающей, не таясь… Я хочу, чтобы вы запомнили это, чтобы я больше никогда не смогла вернуться к своей "правильности". Это мой финальный бунт — откровенный, открытый и необратимый.
Я тяжело дышала.
— Вот моя правда, — сказала я, тяжело дыша после откровения о фантазии. — Это пугает, но заводит…
Я чувствовала, как мои щеки горят, но впервые это был огонь смелости, а не стыда.
Я посмотрела на Лену и Полину, и вдруг вся моя только что обретенная уверенность пошатнулась. Фантазировать было легко, но жить по этим правилам…
— Но есть ещё кое-что, — прошептала я, и в голосе проскользнула настоящая, тревожная нотка. — Я говорю вам эту фантазию, и я хочу, чтобы она сбылась, потому что я хочу быть с Сашей. Я хочу быть смелой, современной и открытой. Я хочу, чтобы он видел меня желанной, а не "правильной девочкой".
Я опустила взгляд на свои руки, сжимая их.
— Но если он придет и сделает то, о чем я мечтаю... если он заставит меня потерять контроль в той фантазии… — я запнулась, чувствуя, как этот страх сдавливает грудь. — Я боюсь, что после этого я потеряю часть себя. Не скромность, нет… а ту осторожную Наташу, которая всегда контролировала свои желания и действия.
— Я боюсь, что эта другая Наташа 3.0… будет слишком свободна в своих решениях, слишком требовательна к себе и другим, слишком открыта миру. Я боюсь, что люди будут видеть во мне только это... только сексуальность и дерзость, и забудут, кто я на самом деле.
Я подняла глаза, полные искренности.
— И самое страшное: я боюсь, что мне придется самой отвечать за всё. За каждый взгляд, за каждое приглашение, за каждую ошибку. Потому что, когда ты такая открытая и свободная, ты уже не можешь прикрыться невинностью. Ты — цель, объект. И ответственность за эту свободу лежит только на мне. Вот это пугает меня больше, чем любая фантазия.
Полина медленно кивнула.
— Мы тебя понимаем, — сказала она, и в ее тоне не было ни капли насмешки. — Все мы. Поэтому мы и пьем сегодня. Я не уверена, что у меня хватило бы смелости озвучить такое.
Лена подползла ко мне и положила руку мне на талию. Тепло ее ладони просочилось сквозь ткань платья.
— Полина, ты же сама только что призналась, что хотела ее соблазнить, — тихо напомнила Лена.
